На мою долю выпала война

Я родилась в Томске в 1923 году, и детство мое прошло на ул. Равенства (Гагарина), Песочной, потом на ул. Яковлева и вот уже 40 лет я живу на ул. Черных, в квартире, которую получила за свой труд от городского отдела народного образования.
Мой муж был восемь лет на войне. Он был очень скромным человеком, несмотря на заслуги, жили мы бедно, он не умел и не хотел ничего просить себе за боевые заслуги, никогда не был в санаториях, и даже в больнице, на волосок от смерти, не стукнул кулаком и не сказал: «Я Родину защищал и имею право», а скромно промолчал, лечения должного не получил и вскоре умер. Это моя большая боль и большая обида, ведь мы шли рука об руку полвека, поднимали племянников и внучатых племянников, и как бы тяжело не было (жили не то, что небогато, – бедно), делились с близкими последним.
Но это отступление. Я закончила восемь классов и устроилась на швейную фабрику ученицей: пришивала пуговицы к солдатским шапкам. Попытка поступить в медучилище провалилась: как только началась латынь, я поняла, что не справлюсь. И пошла в ремесленное учиться на слесаря-инструментальщика. И тут началась война.
Меня направили на эвакуированный манометровый завод, где я работала и сварщиком, и токарем, и револьверщиком. А в 1942 г. добровольно пошла на фронт, но сначала попала в первый отдельный женский запасной стрелковый полк в г. Серпухове. Училась на командира пулеметного отделения. Вспоминаю случай, как получила два наряда вне очереди. Перетащила пулемет, сделала бруствер, лежу, и снег идет. Поймала на рукав снежинку, смотрю на нее и про маму думаю, про нашу улицу Песочную, откуда я босая на Розочку в аптеку бегала. Как там она управляется? Сестра больна туберкулезом, детишек двое… И так задумалась, что не услышала приказ: «Носкова, к командиру». Ну и получила наряд… В полку я даже приняла присягу, но не прошла по зрению врачебную комиссию и вернулась домой. И сразу в военкомат, там предложили учиться на связистку, но приехал полевой военно-санитарный поезд № 341 и я cтала санитаркой. Служба моя продолжалась до 1944 г., а военный путь закончился в Киеве.
…Поезд ходил туда, где только что прошли бои, и надо было собирать раненых. Это были и Смоленск, и Орша, и Харьков и множество других. Когда я служила в пулеметном полку, приходилось таскать пулемет, здесь таскала бойцов, воду, дрова, баки с едой. Сейчас вспоминаю, самый страшный бой был в Дарнице. Вода в реке была сплошь покрыта телами наших и немецких солдат. Их вытаскивали и складывали, буквально, штабелями. Наших потом хоронили, а туда увозили немцев, не знаю. От Дарницы пробивались к Киеву. Было страшно, чтобы прошел поезд, рельсы со шпалами клали прямо на воду. По пути собирали раненых, отмывали, кормили, лечили. А сколько было вшей, чесотки! Бывало, пожилые солдаты жалели: «Милая, да только б ты не заразилась». Мы только посмеивались, и ни разу никто не заразился. Когда я работала в вагоне для тяжелораненых, у нас родилась поговорка: «Судно, утку и попить, завернуть и прикурить». Это, по сути, крохотный перечень того, что приходилось делать.
Было страшно и в Курске. Везли душевно больных. Как вспомню, слезы наворачиваются. Зайдешь в вагон, а они - кто поет, кто матерится, кто хохочет, кто молчит – душу раздирала подобная картина.
Раненых везли в Горький, Москву, Свердловск, Тбилиси, Среднюю Азию. Сами заготавливали для своего поезда уголь. В Донецке я узнала, таская мешки с углем, что это антрацит. Стирали постельное белье. В больших бочках замачивали бинты, порой стирали до восьми бочек. Летом стирали в речках, сушили на деревьях, скатывали и - в автоклав. Обязательно заготавливали еловый лапник. Из него готовили витаминный отвар для раненых.
Меня начальство жалело: я была очень худенькая. Командиры за мной приглядывали - справляюсь ли, ведь и раненых, и бачки с едой, и воду за несколько километров я таскала на себе. Особенно тяжело с водой было в Харькове. Отступая, немцы отравили колодцы, а воду надо было где-то добывать. Местные жители были недружелюбны, и свои колодцы нам открывать не хотели, разве что под угрозами.
А сколько разрушенных городов пришлось увидеть, сколько страшных пожаров, искалеченных людей, осиротевших детей! Больно и горько об этом думать сейчас, но тогда, в молодые годы, как-то все воспринималось легче. Но отдельные воспоминания врезались в память. Так в Смоленске, когда мы подъехали к станции, увидели картину, молодые парни из соседнего эшелона нашли мину, и она разорвалась у одного из них в руках. Конечно, мы их взяли и, хотя состояние и вид их были жуткими, все-таки они были живы. Главное тогда было – жить. За все годы, что я работала на поезде, у нас был только один случай смерти. Бойцов мы всегда довозили живыми.
Работала я и в вагоне ампутированных. Помню одного солдата по имени дядя Ваня. Мне, девятнадцатилетней, он казался пожилым. После ранения ослеп, потерял частично обе руки и обе ноги. Так он все плакал: «Гера, жена меня таким не ждет, как она четверых ребятишек одна поднимать будет? Мой мне глаза получше, я хочу видеть». А я кормила его с ложечки и как могла, утешала.
Особенно тяжело было работать с теми, у кого были челюстные ранения. У многих остались только воспоминания о том, чем едят. Их приходилось кормить жидкой пищей, в основном гречневой кашей, так я эту кашу до сих пор ненавижу. А вот раненым в живот, наоборот, давали густую пищу. Раз одного такого пожалела, он все селедочки просил, выскочила на станции в ларек, купила ему селедку, а эшелон пошел. Спасибо штрафникам (они под конвоем ехали): подхватили и затащили в вагон.
И хотя было и страшно, и тяжело, находили время и для шуток, и для песен, и для ухаживаний. У нас была Вера Овчинникова, она играла на гитаре, а я пела, так парни начальнику поезда говорили: «Пришлите нам Веру и Геру». И были очень рады нашим бесхитростным песням.
Однажды везли целый вагон раненых девушек. Я ходила им температуру мерить. Однажды был вагон с обгорелыми танкистами. Лежать не могли, их намажут, и они сидят на полках неподвижно как истуканы – жалко и жутко.
Девчонка я была совсем, начальник эшелона Гончаров и замполит Козлов жалели меня, видели, что тяжело. И вот как-то застали меня в думах о доме, и говорят: «Что, может, домой»? Так я и вернулась в Томск. И сразу пошла в свое ремесленное, приняли воспитателем: у меня хорошо получалось ладить с ребятишками. В этом я, наверное, была похожа на маму – все ее знали (она была управляющей общества «Друг детей» и в 30-е собирала по городу беспризорников) и ласково называл тетя Оля. Она всех жалела, и у нас дома кроме своих шестерых детей всегда кто-нибудь жил. Так вот, мы в ремесленном тоже собирали сирот, отмывали, избавляли от вшей и селили в общежитие. Потом работала воспитателем в общежитии Сибмотора. У меня под опекой было 127 девушек из сельской местности и эвакуированных из Прибалтики. Думаю о них - какие славные были девчонки! Потом недолго проработала массовиком-затейником в доме отдыха, но заболела: сказалась тяжелая работа. Перенесла сложную операцию и вернулась в семью. А там мать, племянники-сироты, и по 200 граммов черного хлеба, лебеда, зеленые помидоры, крапива. Правда, с войны пришел брат, устроился на завод резиновой обуви, а там давали по литру затирухи (мука с водой), да сестра после демобилизации работала машинистом в депо, так она носили жижу, что оставалась на дне цистерн, когда из них сливали соевое масло. Вот все это мать готовила в ведре, и мы ели. Потом хулиганы убили брата - уцелел на фронте, погиб в мирное время - напали на улице. И мы лишились затирухи. Погибли на фронте два зятя, сестры остались вдовами, детей одной из них я позже растила.
После болезни пошла работать сначала в лесную школу, потом в детский санаторий и Дом ребенка. И стала учиться в педучилище на дошкольном отделении. После его окончания пришла в детский сад № 4, куда сама ходила в 1929 году. Вскоре меня поставили заведовать детсадом № 12. Практически сразу там пришлось делать капитальный ремонт. Это целая история, как я добывала материалы, оборудование, трубы, мебель и многое другое. Сама сколачивала щиты, многие работы делали с родителями, хорошо помогали заводы, горзеленхоз. И опять надорвалась. Заболела…
А когда подошло время пенсии, оказалось, что за год работы на военном заводе, два года в армии и 38 лет в народном образовании, я заработала 97 рублей.
И знаете, я ведь до 1980 года никому не говорила, что была на фронте. Сначала было неловко: про молоденьких женщин, вернувшихся с фронта, много глупостей болтали, а потом, вроде, случая не было, да и муж считал, что не годится про это рассказывать. Однако случай заставил меня пойти в военкомат и рассказать свою историю. Там очень оперативно запросили мое дело, все подтвердилось, и мне вручили удостоверение участника войны. А потом мне подсказали, что надо сходить на манометровый и взять справку, что я там работала в годы войны. Так и сделала. И хотя муж был настроен скептически, очень удивился, когда к моим 97 рублям пенсии добавили сразу 800! Да и сама я сильно удивилась, когда мне вручили медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» и другие награды, которые меня ждали с тех пор.
Еще я много лет работала внештатным инспектором Ленинского района. Мы собирали детей из неблагополучных семей, передавали в детдома, а родителей-пьяниц лишали родительских прав. Получается, что я опять по маминым стопам пошла. У меня были районы Плетневка, Киргизка. Черемошники. Приходилось и по вечерам туда ходить, боялась, так со мной муж ходил. Мы прожили с ним 50 лет. Учились в одной школе, жили в одном дворе, я его на фронт провожала. С фронта пришел, полгода в одних калошах ходил. Я ему из черного сатина рубашки шила, так бедно жили. И мало добра он видел, и умер так неожиданно. И вот я осталась одна, своих детей не получилось (сказался непосильный труд и четыре операции), но я всегда старалась быть среди людей и что-то для них делать. И сейчас часто встречаюсь со школьниками, рассказываю о том, что пришлось пережить, интересуюсь, как они живут, чем думают заниматься в будущем. Ребята все разные, но, мне показалось, в отличие от нас очень шумные, задиристые. Много вопросов задают о героях войны. Кстати, в нашей школе № 4 классом старше меня учился и герой- летчик Ваня Черных. Ему поставили памятник. Это правильно: героев войны нельзя забывать.
Вот такая история…